У четырёхлетней Маши в глазах сверкали звездочки и была добрая улыбка. Когда Амин поднимался на свой этаж, Маша бежала к нему навстречу по длинному больничному коридору, раскинув руки, обхватывала его крепко за колени и замирала от счастья. А потом вприпрыжку провожала его до дверей офиса, который располагался здесь же, в больничном корпусе. Так было каждое утро, и Амин привык, что рабочий день начинается со встречи с маленькой Машей, которая искренне радуется ему – дети, особенно больные, не умеют притворяться.

А потом настал день, когда Маша не выбежала ему навстречу. Она стояла в конце коридора, горестно съежившись, опустив голову. Он почувствовал, что ей плохо.

— Что случилось, Маша? – Амин опустился перед ней на корточки.

— Скажи, — девочка подняла голову. – А умирать тоже больно, как когда делают химию? – Искорки в ее глазах погасли, там застыла совсем не детская печаль.

…– Маша умерла. У нее была тяжелая стадия онкологии. На тот момент девочке уже нечем нельзя было помочь, — говорит Амин.

Даже сейчас, спустя много лет, он меняется в лице, вспоминая тот случай. А тогда он был в отчаянии. Его терзало чувство беспомощности оттого, что ничего нельзя было сделать для этого ребенка и многих других, с кем его свела судьба. Впервые он испытал эту боль, еще когда был школьником.

Казалось бы, такая простая истина – ребенок рождается, чтобы жить много лет и радоваться жизни. Если дети умирают, значит, что-то в природе происходит не так.

Лариса, одна из четырёх сестер Амина, по специальности врач-невролог, рассказывает, что брату было 15 лет, когда у него заподозрели онкозаболевание.

— Наблюдалась какая-то неврологическая симптоматика. Брат мне об этом сказал, и я заставляла его пойти обследоваться. Амин только отмахивался. А сам, оказывается, уже проходил обследование амбулаторно, но никому об этом не говорил: он берег домашних, чтобы не волновались. Лишь после того, как ему было рекомендовано более тщательное обследование и лечение в стационаре, он мне сообщил об этом по секрету, скорее не как сестре, а как другу. Такую вот ношу он взвалил тогда на мои плечи. Мне было трудно, пока все это уточнялось. Но потом все вроде утряслось, — рассказывает Лариса.

Она считает, что именно тогда, когда он находился в диспансере, у Амина произошла переоценка ценностей: он крепко задумался о том, что такое жизнь и что такое смерть.

— Мы с ним много на эту тему говорили. До этого он понимал, конечно, что есть естественная смерть, когда человек угасает по старости, и есть внезапная, случайная — в катастрофе, при аварии. Гибнущий не успевает осознать, что все, это конец. Конечно, и в том, и в другом случае это горе для близких. А здесь он попал в онкологию. И познакомился с больными детьми, зачастую обреченными. Ему трудно было смириться с этим. Он очень тяжело это переживал.

— В онкодиспансере я подружился с 18-летней девушкой, скрипачкой. Для нее это был третий рецидив, и она знала, что обречена, — рассказывает Амин. — Я спросил ее: не обидно умирать в таком возрасте? А она ответила, что мы все уйдем – одни раньше, другие позже. Главное в том, что каждый после себя оставит. После ее ухода осталась ее музыка, которая до сих пор звучит в камерной филармонии Ярославля.

Он на всю жизнь запомнил эти слова и особенно то, как они были сказаны. Они глубоко поразили его, заставили изменить отношение к тому образу жизни, который его, подростка, тогда привлекал. Дело в том, что однажды Амин попал в дом, хозяева которого имели не только все, что требуется для хорошо обеспеченной жизни, но и значительно больше. «Где нужно работать, чтобы получать много денег и жить так, как вы живете?» — спросил он хозяина дома. – В нефтяной отрасли», — отвечал тот. И до 16 лет Амин мечтал устроиться на работу в какой-нибудь крупной нефтяной компании. Но эта мечта была напрочь забыта после того, как он побывал в онкодиспансере. За год до окончания школы он стал готовиться к поступлению в медицинский.

— Когда он мне сказал об этом, я стала его отговаривать, потому что сама прошла этот путь и знаю, как трудно быть хорошим врачом. Но нужно знать моего брата: чтобы в чем-то его убедить, нужны железные аргументы. Видимо, в том случае я была недостаточно убедительна. Он сдавал экзамены в медвузы трех городов: в Москве, Ростове-на-Дону и в Ярославле. И везде поступил. Но ни в одном учиться не стал.

— Мы с друзьями решили отпраздновать то, что стали студентами. Пошли кататься на роликах. Моя подруга упала и очень сильно ушиблась (как пояснила Лариса, у девочки была сломана челюсть). Я бросился оказывать ей первую помощь. Делал все правильно: заливал рану перекисью, пытался остановить кровотечение, а оно было сильным. Но в какой-то момент я почувствовал, что мне плохо от вида крови, оттого, что в крови мои руки. Вернувшись домой, я объявил родителям, что в медицинский не пойду — буду учиться там, где нет крови. Был уверен, что это осознанное и единственно верное решение. Обошлось без расспросов – что случилось, почему я так внезапно изменил свое решение. Родителя даже не попытались уговорить меня подумать, прежде чем так кардинально менять свою жизнь. Они меня поняли.

На следующий день Амин поехал вместе с отцом в Москву, забрал документы в медицинском институте им. Сеченова и подал их в Ярославский технический университет, на химико-технологический факультет. Впоследствии он признавался:

— Первый год прошел для меня очень тяжело. Мне там все категорически не нравилось: и университет, и изучаемые предметы. Но чем больше я знакомился с профессурой университета — а нам читали лекции, занимались с нами более 30 докторов наук, тем яснее понимал цену и научной, и предпринимательской деятельности.

Лариса рассказывает:

— С Даниилом Федуловым, Даней, Амин учился в одной гимназии, но в параллельных классах. Дружат они давно, с пятого-шестого класса, кажется. По характеру ребята разные. Даня человек не публичный, Амин более контактный, но мне трудно представить их врозь, настолько это тесное сотрудничество. У них общие интересы, их занимают одни темы. В конце первого курса они выиграли какой-то конкурс, и им дали билеты на конференцию, на которой лекторы рассказывали, как можно применять дополнительную реальность – AR — в сфере компьютерных игр и в маркетинге. Вот с этого все и началось, — вспоминает сестра Амина. Кстати, по роду своей врачебной специальности она занималась проблемой фантомной боли – это синдром, который возникает после ампутации конечностей.

— Лечили этот синдром долгое время только наркотическими медикаментами. Потом пытались использовать метод с зеркалом. Пациент смотрел на отражение существующей конечности и проецировал ее движение на ампутированную ногу или руку. И ему казалось, что все нормально. Но сеанс терапии заканчивался, и боль возвращалась. О своих врачебных проблемах я рассказывала Амину — видела, что ему это очень интересно. И вот когда мальчики возвращались с конференции, они обсуждали, где еще можно применить дополненную реальность. Тогда-то Амин и вспомнил про ампутированные конечности и про фантомные боли. Его идея состояла в том, что ампутированную конечность можно заменить моделью в дополнительной реальности. Если вовлечь пациента в процесс, заставить его мозг поверить, что все нормально, тогда болевой синдром уйдет, -объясняет Лариса.

— Первую версию сервиса Даня и Амин готовили все лето. В 2016 году зародился их первый проект – Phantom MD. Даня отвечал за разработку и стал CTO – главным техническим директором, Амин — за продвижение, медицинскую часть и стал CEO – главным исполнительным директором.
Я исполняла роль консультанта по медицинским вопросам. И вот здесь мы с братом часто спорили. Я была уверена, что, как ни заманчива эта идея, трудно заставить мозг поверить, будто все нормально и ампутированная конечность на месте, — тут без помощи психотерапевта не обойтись. Амин же был против. Со временем на реальных примерах, исходя из своих контактов с пациентами-ампутантами, он доказал мне, что психотерапевт не понадобится.

С этим проектом Амин и Даня победили на конкурсе «Умник» и получили грант в 500 тысяч рублей от Фонда содействия инновациям, известного еще как фонд Бортника. Еще два года они доводили проект до идеального состояния. Проект был апробирован на двадцати пациентах разного возраста, ребята получили патент и отказное письмо Росздравнадзора, которое выдается на тот случай, если медицинское изделие не требует оформления регистрационного удостоверения Росздравнадзора.

Спустя два года была создана компания MDinc.
Магомед-Амин и Даниил успели протестировать свою теорию на группе из 20 пациентов, у 12 из которых благодаря этой терапии боли прошли совсем. Разработка получила множество наград и премий, а также была представлена на DemoDay акселератора Skoltech & Philips.

• Магомед-Амин Идилов и Даниил Федулов основали компанию MDinc, которая занимается разработкой методов лечения нервных болезней при помощи технологий компьютерного зрения и машинного обучения для создания инновационной медицины, доступной каждому.
  
• По версии Forbes в 2020 году в категории «Социальные практики» они названы номинантами в рейтинге 30 самых перспективных россиян до 30 лет. А в сентябре того же года Амин стал лауреатом премии Rusbase Young Awards в номинации Health & Sport.
• Проекты компании становились победителями международных конкурсов и премий, а также признавались лучшими стартап-проектами России и Европы. Сегодня компания MDinc, – это 11 разработчиков и 5 проектов, которые делают лучше жизни сотен тысяч остро нуждающихся людей.

Рассказывает Амин:

— Так как пациенты были в сложной моральной и финансовой ситуации, мы с Даней поняли, что брать деньги за реабилитацию нельзя. Бессовестно требовать плату с человека, который только что потерял руку или ногу. Мы это решили не монетизировать, а просто распространять свой метод бесплатно наряду с другими проектами нашей компании. То есть клиника, которая у нас закупает продукт, получает проект восстановления после ампутации безвозмездно. Нашим главным коммерческим продуктом является Cerebrum MD. 19 миллионов человек ежегодно сталкиваются с инсультом, и большинство из них не имеет возможности пройти полный курс восстановления. Это приводит к частичной или полной недееспособности. Cerebrum MD — программа для удаленной и комплексной реабилитации пациентов после инсульта, черепно-мозговых травм и любых других заболеваний, приводящих к двигательной дисфункции конечностей или требующих постоянных упражнений по моторике. Один врач может в год реабилитировать в среднем 100 пациентов. То есть на 19 миллионов нужно 190 тысяч специалистов. Такого количества врачей, конечно же, нет. Согласно статистике около 90 процентов пациентов не получает доступа к реабилитации из-за банальной нехватки кадров. А программно-аппаратные реабилитационные комплексы стоят бешеных денег. Они хоть и могут устанавливаться в клиниках, для их обслуживания требуются специально подготовленные специалисты. К тому же мы максимально удешевляем производство, а тем самым и терапию. К примеру, в Юсуповской частной больнице полгода реабилитации стоят от ста тысяч рублей, и это самая низкая цена. А у нас за полгода неограниченное количество сеансов, то есть пациент сам определяет, сколько ему нужно сеансов, исходя из плана реабилитации. И наша цена — от 20 тысяч за полгода, то есть в разы меньше, чем сейчас на рынке таких услуг. Стоимость терапии для пациентов клиника устанавливает самостоятельно, MDinc на это влиять не может.

По словам Амина, несмотря на полученный дисконт и договоренность о минимальной цене для пациентов, когда стало понятно, что технология работает, одна из клиник стала брать за сеанс в шесть раз больше, чем была было условлено с компанией.

— Это нас не устроило. Мы хотим сделать инновационную медицину доступной для каждого, — говорит Амин. — Поэтому компания решила открывать собственные реабилитационные кабинеты, в которых сама будет устанавливать цены. Открытие первого кабинета запланировано на 2021-2022 год, сейчас оформляются документы. Мы разрабатываем программное обеспечение, которое помогает ускорить процесс реабилитации после инсульта, после черепно-мозговых травм, при парезе конечностей и лицевого нерва. То есть речь идет не о новом методе реабилитации, а о разработке программы, которая поможет одному врачу помочь большему числу пациентов. Ведь большинство из них лечатся дома по каким-то урокам в ютубе, но поскольку нет медицинского контроля, они совершают множество ошибок во время восстановления, а такие ошибки именно при моторной реабилитации чреваты тем, что у пациента возникнет ложное закрепление, итог окажется плачевным: конечность примет ненормальное положение, и пациент не сможет ею управлять. Поэтому так важно, чтобы компетентный медик наблюдал за выполнением этих процедур. Так вот: наша программа, фиксируя при помощи компьютера движения пациента и его состояние, помогает работе врача. Это позволяет в немалой степени переложить обязанность контроля за терапией с врача на алгоритмы машинного обучения.

Дело в том, что наша программа автоматически собирает все данные терапии и интерпретирует их в виде графика. Мы собираем порядка 150 метрик. Врач, если сам будет все это собирать, потратит огромное количество времени. Наша программа эти метрики анализирует и предоставляет врачу то, что ему необходимо. И показывает те места, в которых пациент всего чаще совершает ошибки, на которые нужно обратить внимание. Помимо этого, врач видит отзыв пациента о сеансе, то есть пациент информирует врача, какое упражнение дается ему с трудом, а какое, как он считает, им было выполнено неправильно. Все эти данные врач также получает в виде графика и схем. Таким образом, всю необходимую информацию мы имеем и в обработанном, и в необработанном виде, так что если врачу вдруг понадобятся необработанные данные, он может написать нам, разработчикам, запрос, и мы их ему отправим в виде таблицы, удобном для ознакомления. Это во-первых.

Во-вторых, коль скоро мы понимаем, в каком положении находятся пациенты и их близкие, мы формируем дополнительный модуль для Cerebrum MD, где каждый пациент, помимо общения с врачом, может общаться с другими людьми. Но, что особенно важно в превентивной медицине, мы интегрируем туда элементы социальных сетей, но не типа «Одноклассников» «В контакте» и т.п. Если сейчас посмотрите программу, вы убедитесь, что мы настраиваем новостную ленту, интерпретируя медицинские рекомендации по тому или иному заболеванию, предлагаем пациентам и их родственникам данные для ознакомления. Мы сейчас договариваемся с клиниками о том, чтобы они проводили на бесплатной или льготной основе проверку здоровья, предупреждая клиентов о предрасположенности к тем или иным заболеваниям, в частности, к инсульту. И это в первую очередь не для тех, кто уже у нас лечится, а для их родных, которые с нами так или иначе взаимодействуют. По сути наша цель – реабилитация не только больных, страдающих парезами и перенесших инсульт. Это для тех, кто лечится, и тех, кто, возможно, нуждается в лечении. Мы хотим объединить информацию об их проблемах в одном месте и для этого будем использовать нашу программу. А для клиник это экономическая выгода: не придется нанимать новых сотрудников, чтобы провести лечение большего числа пациентов, и не нужно приобретать дополнительное оборудование.

В России реабилитация входит в перечень услуг, которые оплачиваются за счет фонда обязательного медицинского страхования (ФОМС). На одного пациента в период реабилитации в больничных условиях выделяется ежедневно около 9-10 тысяч рублей. Однако последующий этап, необходимый для окончательного восстановления здоровья, оплачивается лишь ограниченному числу пациентов, а другие должны ждать, пока подойдет их очередь. Но времени ждать нет. Если в течение полугода пациент не получит должной реабилитации, время упущено, он останется инвалидом.

Бизнес мы делаем на проектах, которые связаны с реабилитацией не только после различных травм мозга, но даже после ковида. Это направление возникло сейчас, когда оказалось, что данная болезнь весьма негативно влияет на когнитивные способности человека, а у тех, кто переболел тяжелой формой COVID, врачи находят постгипоксическую энцефалопатию. Но свой продукт мы продаем не пациентам, а клиникам, пока что зарубежным. В основном частным, так как государственная медицина там не очень развита. Продаем им пакеты лицензий: 100 штук(минимум) за $1500 каждая. Стоимость определялась фокус-интервью с частными и госклиниками. То есть полный полугодовой курс реабилитации стоит 1 500 долларов на одного пациента.

Позже мы начнем работать напрямую с пациентами. Но для этого нужно получить медицинскую лицензию и создать собственную сеть реабилитационных клиник, которые будут использовать все продукты нашей компании. Случится это не скоро: пока мы работаем по модели B2B (business-to-business) в Европе, в декабре 2021-го запустимся в России, а в направлении B2C (business-to-consumer) начнем двигаться к 2022-му.

Сейчас мы, кажется, выходим на новый виток развития. Скоро получим сертификат от Росздравнадзора, то есть сможем работать и с российскими частными клиниками, а в дальнейшем рассчитываем на сближение с российским госсектором. Причина очевидна: он значительно больше.

Сегодня мы существуем на прибыль от контрактов, которые заключаем в рамках апробации с четырьмя учреждениями, на личные средства, на грант от Фонда содействия инновациям, а с недавнего времени и на привлеченные от инвестора Kontinuum Group средства: инвестор оценил нашу компанию в $4,2 млн, предоставив венчурные инвестиции в размере $300 тысяч.

Мы бы очень хотели работать с российскими государственными клиниками, но только напрямую, без каких-либо обходных путей и юридических лазеек. Однако, исходя из нашего законодательства в сфере сертификации медицинского оборудования и обязательного медицинского страхования, на это уйдет огромное количество времени и еще больше денег. Российские законодатели не понимают, что такое программное обеспечение медицинского назначения. Более того, согласно 90-му Указу Президента, любые продукты, которые используют элементы искусственного интеллекта, относятся к третьему классу опасности. Чтобы стало понятнее, уточню: к этому классу относится скальпель. И вот получается, что программа, которая контролирует процесс реабилитации – тоже третий класс! Опасный! В Европе же гораздо проще получить сертификат по наименьшему классу опасности, ведь это обычное программное обеспечение. А в России даже если, пройдя сто кругов ада, получишь этот сертификат, то не факт, что попадешь в перечень услуг, оплачиваемых ФОМС. Но мы же прекрасно понимаем, как это устроено и как все происходит на самом деле, для чего такое сито. В Москве нам сказали об этом открытым текстом. Вот мы и решили не убивать компанию, не убивать технологию, а реализовывать ее потихоньку в Европе, зарабатывать на этом деньги и уже на вырученные средства строить бизнес, в том числе в России.

Когда мы только начали разрабатывать стратегию развития компании, естественно, смотрели, кто еще занимается реабилитацией. Оказалось, что и в России у нас достаточно конкурентов, а в Европе того больше. Да и в США, к примеру, каждый день рождается новый стартап, который делает что-то в этом плане.

Но мы не боимся конкуренции. Это не слепая уверенность в том, что мы лучше, чем наши конкуренты. Это вера в то, что мы потратили добрых четыре года на разработку нашего продукта для того, чтобы сделать его таким, какой он сейчас. Мы его не выкатывали раньше времени, а протестировали десятки раз на разных группах пациентов. Мы приходили в больницу и контролировали работу. Это титанический труд, до нас никто так не делал.

Вы не представляете, сколько было моментов, когда что-то не получалось или когда я не мог найти ресурсы, чтобы заплатить команде. Плюс бюрократия. Иногда руки опускаются, и ты ничего не хочешь. Это выматывает психологически, — признается Амин. — Хорошо, что близкие поддерживают. Еще большая поддержка — пациенты, благодарные за оказанную помощь.

Партнеров мы находим по-разному. В своем аккаунте, в своей личной почте я отыскиваю адреса и пишу: есть, мол, такая организация, есть такой продукт, это вас интересует? Если приходит ответ, что да, мы договариваемся о встрече, намечаем точки соприкосновения. Когда мы попали в список ФОРБС, интерес к нам возрос в разы. В соцсетях нашлись единомышленники, это выход на новые партнерства. На меня подписалось несколько человек, которые являются инвесторами и состоят в списке ФОРБС, но не молодёжном.

По специальности я химик-фармацевт, моя дипломная работа была посвящена разработке, связанной с лечением онкозаболеваний и исследованиями в области онкологии. Исследования были успешными, они показали достаточно хороший результат на мышах, и я свою работу опубликовал. Со мной связались ученые Стэнфордского университета, они делают что-то похожее. Мы стали активно сотрудничать. В ФБ я связался с инвестором Колей Давыдовым из США, рассказал о нашем проекте. Сам он этой темой не занимается, но проектом заинтересовались его друзья из неврологического отдела Стэндфордской медицинской школы. Мы связались с ними, теперь сотрудничаем. Более того, Стэндфордская медицинская школа помогает нам развивать наш продукт и выработать стратегию выхода на американский рынок. Этот случай рушит стереотип, что мы, предприниматели, друг друга ненавидим и готовы сделать все, чтобы потопить конкурента. Нет, это не так! Если конкурент приходит к нам с каким-то вопросом, мы ему обязательно поможем. Кто заработал состояние, построил свой бизнес честным путем, тот не будет топить другого предпринимателя, зная, сколько приходится преодолевать трудностей, чтобы добиться успеха.

Я не считаю, что в ХХ1 веке привязанность к какому-то университету сильно влияет на возможности человека. Сейчас такое время, что каждый может поступить в университет любой страны и мира. Однако он, как правило, выбирает тот, что ближе к дому. Мой ректор, замечательная Елена Олеговна Степанова, всегда говорила, что я пример того, как можно достигнуть успеха не благодаря университету, а вопреки. На самом же деле университет никогда мне не мешал. В политехе у меня была абсолютная свобода. Все без исключения преподаватели шли мне навстречу. Никто не заикался о том, что мол, чувак, ты учишься у нас в политехе, так давай 50 процентов твоего бизнеса будут принадлежать нам. Если бы я учился в другом университете, возможно, все было бы не хуже. Я знаю примеры. Вот в Сеченовском действует такой механизм. Все знания, которые ты получил или хочешь получить, находятся в свободном доступе. Главное – иметь мотивацию на приобретение этих знаний. Я учился в политехе, но параллельно с этим закончил курсы в университете Дьюка по нейробиологии и такие же курсы в Сколковском институте науки и технологий.

Мне кажется, что в компании нужно оставаться, пока ты полезен этой компании. Если ты там больше не нужен, можно остаться в совете директоров, но при этом компанией должен руководить другой человек, у которого больше идей и запала, чем у тебя на тот момент времени. Согласно моему сценарию, я все-таки хотел поступать в медицинский и сейчас я так или иначе с ней связан. Я продолжаю работать над проектом по онкологии. Более того, моя онкологическая практика помогла мне преодолеть страх крови. Боязнь крови проходит, а интерес к человеческому телу, к мозгу становится все больше и больше. Мне интересно понимать, как это все работает и что в нем происходит после травмы. Пока я занимаюсь только теорией. К 35 годам можно получить образование по нейрохирургии и заняться практикой.

Но онкологическая практика, которой он занят сейчас, наверное, не может, учитывая характер Амина, решить непростую психологическую проблему, с которой приходится сталкиваться молодому ученому.

— Когда вы занимаетесь исследованиями в области онкологии, когда они дают положительные результаты на животных, вы приступаете к лечению больных людей. Вы сидите за столом, перед вами медицинские карты пациентов и список тех, у кого последняя стадия рака. Они обречены, им осталась жить не так долго, но вы прекрасно знаете, что эти люди все равно на вас надеются. Но всех вы взять не можете, кому-то приходится отказать. И тогда вам приходится играть в Бога: вы определяете, кому ваша терапия подходит, а кому нет. Невозможно передать чувство вины и стыда перед теми, кому вынужден отказывать. Это большие психологические нагрузки, и я понимаю, что в будущем они приведут меня к выгоранию. Но у нас есть порядка 34 успешных пациентов, которым мы реально помогли и продлили жизнь. Именно жизнь, а не существование, как в случае с химиотерапией, но при этом есть и 211 пациентов, которым мы были вынуждены отказать. На каждом этом отказе – моя подпись и моя печать. 34 человека я совсем не помню, какие они. А 211 помню всех.

Если смотреть на меня как на человека, как на личность, не привязанную к компании, то вся мою сферу интересов и стремление работать в предпринимательстве определило мое окружение с детства. Мои родители тоже предприниматели, они вкладывали мне в голову азы предпринимательства и экономической грамотности. Они очень большую работу провели со мной. Это были и домашнее образование до пятого класса, и нравственный контроль. Нет, напрямую они меня никогда не контролировали, но совесть сформировали с детства. А когда есть совесть, ты сам себя контролируешь. И самое главное – это свобода выбора. Когда я пришел к отцу и сказал, что не буду учиться в медицинском, куда уже поступил, а теперь нужно ехать в Москву забирать документы, родители не были против. Полная свобода! Будь у меня другое окружение или другие родители, этого бы точно не было.

До 16 лет я считал своей первостепенной задачей бездумное зарабатывание денег. Но оказавшись на лечении в онкологической больнице, в окружении людей, которые точно знают дату своей смерти, я стал задаваться вопросом: что останется после меня?

Я смог справиться с болезнью и вернуться к жизни, целью которой стало использование своих знаний, сил и ресурсов для создания чего-то более существенного, чем обычный капитал.

Вектором моей профессиональной деятельности стала медицина, но не в прямом взаимодействии с пациентами. Я занялся поиском новых методов лечения и лекарств, став дизайнером лекарственных препаратов или, что звучит более привычно, химиком-фармацевтом.

За время учебы в университете я сумел войти в научную группу одной из лучших фармацевтических компаний Мира – Takeda, где получил огромное количество знаний и опыта, но по-прежнему ставил перед собой несущественные задачи.

Второй курс обучения стал для меня определяющим. Совместно с моим лучшим другом Даниилом Федуловым мы создали компанию MDinc, которая занимается разработкой методов лечения нервных болезней при помощи технологий компьютерного зрения, машинного обучения и дополненной реальности.

Мы научились избавлять пациентов от фантомных болей после ампутации конечности, повысили эффективность их реабилитации, помогаем больным с ментальными отклонениями адаптироваться к жизни в социуме.

Сегодня наша компания – это 11 разработчиков и 5 проектов, улучшающих качество жизни сотен тысяч людей, остро в этом нуждающихся.

Мы являемся номинантами рейтинга Forbes “30 до 30” и лауреатами Rusbase Young Awards(ежегодная всероссийская премия молодежного предпринимательства от независимого бизнес-издания RB.RU), наши проекты становились лауреатами международных конкурсов и премий, а также признавались лучшими стартап-проектами России и Европы.

Не забывая о том, что привело меня к медицине, я совместно с учёными Стэнфорда (группа Рональда Леви) занимаюсь исследованием рака и благотворительной деятельностью в пользу пациентов с онкологическими заболеваниями.

Мы пришли в этот мир, чтобы сделать его лучше. Если не ради этого, то зачем мы здесь?

Программы, разработанные компанией MDinc:

• Phantom MD — мобильное приложение с AR для прерывания синдрома фантомной боли.
• Cerebrum MD — программа для удаленной реабилитации пациентов после инсульта, черепно-мозговых травм и любых других заболеваний, которые привели к двигательной дисфункции конечностей или требуют постоянных упражнений по развитию моторики.
• Motus MD — помогает в реабилитации после операции по устранению лицевого паралича (в том числе детям).
• Dementia MD — призвана преодолевать деменцию при помощи игр, дополненной реальности и воссоздания воспоминаний пациентов.
• Social MD — виртуальный тренажер, предназначенный для социализации пациентов с ментальными отклонениями.

Татьяна Гантимурова, жунал “ДОШ”№3-2021 г.