И вместо обычных сладостей, леденцов и жвачек он выпрашивал у матери деньги на эти пульки. Ну, а мы, двенадцати-, одиннадцати-, девяти-, восьми-, семилетки были совсем взрослыми. Мы знали всех действующих политических деятелей и командиров на тот момент, цитировали некоторых из них, спорили о том, какой оборот примут дальнейшие события. Следили за ходом переговоров. Наверное, я никогда не была так занята политикой, как в свои одиннадцать лет. Иногда из-за политических разногласий у нас возникали нешуточные конфликты, ведущие к мелкому кровопролитию. Чаще всего наиболее радикальных взглядов придерживались мальчики, и на меня обычно возлагалась функция мирного урегулирования, что мне не всегда удавалось. Дети других национальностей ещё не все успели уехать из республики, и до 1999 года мы должны были, несмотря на межнациональные разногласия, уживаться вместе. Поэтому, когда готовилась очередная атака с камнями на нескольких русских девчонок, я выходила на линию огня и просила, если они такие смелые, атаковать ближайшую комендатуру. Так как мальчики тоже успели хлебнуть лиха и повзрослеть, они понимали свой промах. Им оставалось только, поворчав, отступить и заняться другими делами. Но, конечно, все распри сразу забывались, когда приходило время играть в казаков-разбойников или когда начиналась перестрелка и все, подхватив маленьких, бежали в укрытие.

Взрослые мужчины разных национальностей обычно играли в нарды. Женщины подметали, носили воду, готовили, стирали. Бабки сидели на лавочках и сплетничали, отмахиваясь от комаров. А мы тоже играли. Играли в шахматы на нескольких досках, так увлечённо, что не замечали стрельбу. Но мне больше всего нравилось, когда наступала тишина, когда все уставали и переставали стрелять, играть, кричать. В этот момент я смотрела на запад и любовалась закатом позади нашего дома. И пока не догорит последний багряный луч, я не уходила со своего поста. А с наступлением сумерек двор снова оживал и наполнялся радостными звуками ещё одного пережитого дня.

Детство, Березка, война, детство, беженство… Эти слова вызывают непрерывную цепь повторяющихся ассоциаций. И уже немыслимо отделить их друг от друга. На момент начала войны мне было 11. И до 11 лет у меня было полноценное почти советское детство. Но то ли потому, что последующие события врезались в душу намного сильнее, то ли оттого, что раннее детство было менее осознанным, годы до 11 лет мне помнятся, словно в тумане. Как будто они прошли во сне, прекрасном и далеком. Хотя время и тогда было тяжелым, неспокойным. Особенно в предвоенные два года. Постоянные митинги, зикры на телеэкранах. Что-то темное назревало, должно было произойти. Многие уезжали. Разъехались все наши учителя и одноклассники. Мы остались, как и еще небольшая горстка детей во дворе. И вот однажды мы катались с горки на санках. Это было в конце ноября недалеко от пожарки (там самый длинный спуск). Тогда уже лежал снег. До войны зимой, помнится, всегда были снежные горки и санки. После войны ни разу больше не было таких снежных зим.

Кататься не очень весело, когда детей на горке так мало. Только пара санок. И вот почти над нашими головами взмыли первые истребители. И мы, крича «Война!», побежали домой. На следующий день дядя забрал нашу семью в село. Папа остался в городе.

Наше село находится в горах, к юго-востоку от Грозного. Каждый день в дом нашего дяди и других сельчан прибывали родственники из города, ставшие беженцами. Каждый день кто-то из прибывших приносил свежие новости с места боевых действий. Дети, как обычно, создали свою коалицию, ходили по гостям, катались на санках. Жилось тревожно, но весело и интересно. Иногда над горами пролетали самолеты, и горы в этот момент содрогались, отзываясь всей мощью своих необъятных тел. Я каждый день смотрела на закат. Даже после того, как солнце садилось, на западе оставалось зарево. И только через некоторое время я поняла, что это горел наш город. Боль и ненависть захлестнули мое сердце. В городе оставался наш отец, там наш дом, наша жизнь. И мы, еще не представляя, какие ужасы там происходят каждый день, просили маму вернуться туда.

Недаром говорят: пока своими глазами не увидишь, не поверишь. Не знаю, почему мама согласилась. Возможно, и сама считала это правильным. Так или иначе, перед самым Новым годом мы приехали в город. Пока он еще был узнаваем. Сколько счастья – вернуться домой! Но отец был вне себя от ярости: «Зачем вы приехали?!». – «Мы думали, скоро все закончится». Тем более, что по дороге в город все выглядело относительно мирно. Затишье перед бурей… Спуститься в подвал нам пришлось уже в первый вечер.

Ночь мы провели там. Мы и не знали, что в наших многоквартирных домах такие просторные подвалы. Настоящие бомбоубежища. Как только наступило утро, отец настоял, чтобы мы уехали из города. Это было 31 декабря. Город, который мы помнили, в этот день будет стёрт с лица земли, оставив после себя только руины, мертвецов и искалеченных выживших. А мы под свист пуль и грохот взрывов покидали его, впервые познав настоящий страх смерти, – мама, я, сестра и двухлетний брат. Впоследствии мама рассказывала, как уговаривала того человека, который смог вывезти нас из города невредимыми, отвезти нас в Шали. Он долго отнекивался, говорил, что это нереально, но в итоге согласился.

Так по воле Всевышнего мы выжили и снова оказались в селе. Тянулись долгие два месяца ожидания, пока длинные смертоносные щупальца войны не добрались и до горных сел. Не помню, как, какими дорогами, но нам удалось выбраться из села и доехать до Хасавюрта, а затем до Минвод. О судьбе отца мы ничего не знали. А на западе каждую ночь пылала заря.

Мы – выжившие. Когда понимаешь это, перестаёшь быть слишком требовательным к судьбе. Возможно, если бы не было войны, мы стали бы известными учеными, дипломатами, деятелями культуры или просто счастливыми обывателями. Наш путь во взрослую жизнь оказался тернист, но мы живы, и это самый большой подарок судьбы. А тот, кто не только выжил, но и стал тем человеком, каким мечтал стать, достоин хвалы и глубочайшего уважения.

Журнал “ДОШ”№6-2019.